Особенности современных подростков. Обсуждение

Дискуссия на “родительском собрании”

Сегодня тема нашей дискуссии: «Подросток в школе: хорошо ли мы его знаем?» Наши гости. Михаил Шнейдер, директор московской гимназии № 45.
К. ЛАРИНА: Когда мой ребенок учился в школе, у меня была тайная мечта все 11 лет: как-нибудь посмотреть, была бы такая вот какая-нибудь волшебная камера, чтобы я посмотрела, что там происходит, как он ведет себя без меня. Потому что мне все время казалось, что ребенок дома и ребенок в школе – это два разных ребенка. Вот мой первый вопрос к вам: насколько это действительно так? Лен.

Е. ВОЛЖИНА: Ну, так как мы еще дружим с родителями, не только с детьми, и во всех делах эти семьи с нами, я наблюдаю детей во взаимоотношениях с родителями, мне кажется (может быть, я наивна), что дети одинаковы и с нами, и дома.

М. ШНЕЙДЕР: Я думаю, что они разные. Мало того, они бывают и дома разные, и во время учебы разные. Это зависит от целого ряда обстоятельств. Это вообще такой возраст, когда очень сложно сохранять некую уравновешенность и стабильность.

Р. КУРБАТОВ: Вы знаете, у меня нету, Ксения, вот этой камеры, чтобы посмотреть, как мои 300 детей…

К. ЛАРИНА: … ведут себя дома (смеется).

Р. КУРБАТОВ: … ведут себя дома. Я могу только верить родителям. А вот про тихих детей в школе родители говорят, что дома они буйные. Дети такие шумные, непослушные и очень активные, дома, – говорят родители, – прямо они райские дети, ангельские. Поэтому, кто их знает?

К. ЛАРИНА: Ну, на самом деле наш разговор сегодня, мне бы хотелось поговорить о том, насколько вот нынешнее поколение подростков, поколение вот, скажем так, 10-х годов, отличается от тех, которые были подростками в начале 21-го века, ну, естественно, и раньше, поскольку у всех присутствующих опыт большой и перед вами вот вся эта картина мира рисуется каждый раз заново. Есть ли вещи, которые вам непонятны? Есть ли вещи какие-то, которые объединяют детей нынешних в поколение? Вот мы когда говорим о поколениях, вот что, собственно говоря, из себя представляет сегодняшнее поколение детей? И еще вопрос, который мне тоже бы хотелось обсудить, если мы говорим о плане передачи: насколько вот ценности нынешних подростков отличается от ценностей подростков, присутствующих на сегодняшней программе? Вот, допустим, когда вам всем было 15, 14, 13 лет. Сегодня действительно разные мечты, разные ценности и вот эта вот вся, скажем так, рейтинг вот этих вот самых важных вещей для каждого человека, что ставится на первое место?

У меня, кстати, есть по этому поводу табличка, которую я распечатала по результатам анкетирования Института социологии РАН, вот ценности современной молодежи и рядом ценности взрослого поколения в подростковом возрасте. Это вот сегодняшний день и вот, считайте, не знаю, сколько там? 25-30 лет назад. У нынешней молодежи на первом месте карьера, на втором – образование, на третьем – отношения с друзьями, на четвертом – отношения с родителями. У взрослых людей, которые вспоминают себя в подростковом возрасте, им кажется, что у них на первом месте были отношения с друзьями, на втором – как это ни странно, толерантность, на третьем – семья, на четвертом – отношения с родителями, а вот образование и карьера – на 6 и 7 месте соответственно.

М. ШНЕЙДЕР: Ну, вообще похоже на правду, если иметь в виду, например, мое поколение. Ну, я уже не говорю о том, что мы были достаточно внушаемые, доверчивые, вот. Спецхраны находить позже начали, самиздат читали, как вы понимаете, далеко не все, а думаю, что там это проценты с десятыми, да? И если учесть, что мы жили во вполне управляемой системе, она, конечно, не была тоталитарной уже, это было тоже общество потребления, только советское, вот, то похоже, что социологи не врут. В этом смысле, конечно, если говорить об идеализме что ли, да, то, как это ни странно, подростки советские были куда более идеалистичны, чем сегодняшние. Может быть, это связано еще и с тем, что нам внушалось. И, в общем, несмотря на то, что, наверное, мы видели какие-то вещи, которые все-таки вступали в противоречие со школьными назиданиями, все-таки мы полагали, что наша жизнь защищена, да, там, жизнь, здоровье и прочее, что молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет. И, в общем, при сравнительно высоком вроде бы образовательном уровне, да, как теперь говорят, что, в общем, этот уровень и уничтожил Советский Союз, на самом деле гуманитарное образование у нас только местами существовало, а по большей части это, конечно, был набор сказок, мифов. И вот в этих мифах мы достаточно удобно существовали. Потом же наступало… у кого-то наступало, у кого-то до сих пор не наступило отрезвление. И, конечно, сегодняшние подростки, как я их вижу, по крайней мере, значительно более жесткие, значительно менее уверенные в завтрашнем дне. И, в общем, есть еще такая штука интересная: я думаю, что наши взаимоотношения с детьми, как, собственно, и со взрослыми, могут строиться либо на доверии, либо на его отсутствии.

К. ЛАРИНА: Я вот, пока Миша говорит, я записываю уже приметы поколения. Не знаю, насколько я правильно поняла. Прагматизм и индивидуализм. Можно так сказать, да? Если мы говорим о сегодняшнем поколении.

М. ШНЕЙДЕР: Конечно. Ну, у нас и общество сегодня совершенно другое. Я не знаю насчет толерантности, я думаю, что все-таки с ней не все хорошо было в советское время, может, даже совсем не хорошо. Но если говорить, опять же, о возрастной группе моей, предположим, там, конца 50-х рождения – начала 60-х… хотя начала 60-х я уже помню как учеников. Но, конечно, конечно, это все-таки было поколение, уже жившее в ситуации относительно стабильной. То есть, вот как раз середина 70-х, уже закончились все-таки вот все эти красногвардейские атаки на все что только могло быть, и еще не наступил Афганистан, там, со всеми прочими удовольствиями, да? Это вот действительно советское общество потребления. И впервые, наверное, за долгие годы советский человек почувствовал себя человеком, как это ни странно. Почему сегодня Брежнева многие вспоминают? Именно поэтому.

К. ЛАРИНА: Давайте пока остановимся. Лене передаю слово. Вот я и они.

Е. ВОЛЖИНА: Я и они. И я, и мои коллеги работаем с детьми отобранными, мы работаем в хороших школах и мы имеем дело с мотивированными детьми. И с этой точки зрения, они мало отличаются от тех мотивированных детей, которые к нам приходили 10, 20 и 30 лет назад. Эти дети в той же степени идеалистичны, как и мы, мы их воспитываем, и общение для них очень важно. А вопрос карьеры, ну, он не так честолюбиво реализован в их планах.

К. ЛАРИНА: То есть, это скорее самореализация.

Е. ВОЛЖИНА: Самореализация. Творческая самореализация, интеллектуальная. В этом плане дети замечательные. Но, Ксения, чем принципиально отличается сегодняшнее время от тех советских годов, о которых с такой ностальгией говорит Михаил? Иронично, да, с ироничной ностальгией говорит Михаил. Сейчас очень сильная поляризация между детьми, которые желают учиться и которые попадают на хороший школьный гончарный круг. И все, что хотят они, их семьи, они не только получают, но и возвращают нам, и мы в этом плане счастливейший союз. Огромное количество детей сегодня, – я в том числе и о России, – которые ни на какой гончарный круг не попадают. И у них шансов той реализации, которая была у детей 30, 40, 50 лет тому назад, гораздо меньше.

К. ЛАРИНА: Это с чем связано? То, что стартовые возможности разные?

Е. ВОЛЖИНА: И стартовые возможности, и, извините, сегодня не посылают окончивших пединститут по разнарядке во все глубинки, а, более того, очень многие, получив образование, пытаются сбежать из тех мест, где бы они пригодились, потому что очень хочется жить на широких проспектах и рядом с собой иметь четко ходящий транспорт. И в плане той запущенной инфраструктуры, которая сегодня в России существует, образование становится малодоступным. Я говорю о хорошем образовании. Все эти великие планы о дистанционном обучении, введенное ЕГЭ, для того чтобы дети из далеких сибирских сел могли сдавать экзамены, ехать в московские вузы, все оказалось немножко утопичным. И меня сегодня волнует поляризация. И те дети, учителя которых не приглашаются за этот чудесный ваш круглый стол, наверное, у них совершенно другое представление о жизни, об интересах. Вопрос карьеры вообще не стоит, стоит вопрос выживаемости. И дожить хотя бы, там, до среднего возраста. Вот у меня грустные впечатления о том, что творится с подростками, не включенными, так сказать, в нашу систему замечательного образования.

К. ЛАРИНА: Я могу вам просто, Лен, в качестве иллюстрации к тому, что вы сказали, есть еще тоже один результат, еще одного опроса, отдельный совершенно, он такой адресный. Тоже Институт социологии РАН проводил в 12-м году глубинный опрос подростков, которые живут в регионах, в маленьких городах, скажем так, из такой вот… сегмент общества такой не очень благополучный, скажем так. И вот они, после опроса у них получился такой среднестатистический портрет российского подростка, не из большого города. Типичный герой – восьмиклассник из небольшого города, щуплый, слабый на вид, ходит по улицам и ищет, с кем бы подраться. Считает это почти подвигом и своим главным достоинством. В школе учится плохо. Живет с замотанной матерью и отчимом. Друзей практически нет, зато есть большая собака, которую он бьет за малейшее непослушание, чтобы не убегала. Пытается играть для себя в музыкальной группе. Любимая музыка – «Король и шут», сам себя считает панком, а сестру – эмо. Ревнует мать к маленькому брату и с возмущением отталкивает его от себя: как я могу его любить? Он же мальчик! Драка для него – единственный способ доказать всем, что он силен, что он хоть что-то в этом мире значит, что он вообще есть. Непонятно, что ему надо, – пожимают плечами окружающие. Тюрьма по тебе плачет, – твердят учителя. Вот такой страшный портрет.

М. ШНЕЙДЕР: А чем это отличается от советского периода?

Е. ВОЛЖИНА: Многим отличается.

М. ШНЕЙДЕР: А просто тем, что не было соцопросов.

Е. ВОЛЖИНА: Нет-нет-нет-нет, отличается многим. Отличается, прежде всего, мотивацией, мотивацией, и смыслами, и поездками, которые, так сказать, были по стране у ребят, которые учились в маленьких городах. Я сама их постоянно встречала.

К. ЛАРИНА: То есть, Лен, по сути, портрет это вот из тех как бы детей, которые через, там, пару лет пополнят ряды каким-нибудь условных погромщиков где-нибудь в условном Бирюлево.

Е. ВОЛЖИНА: Не думаю. Многие взрослеют и относятся иначе к жизни. Очень многие перерастают эту агрессивность подростковую. А многих среда затягивает, Ксения.

К. ЛАРИНА: Давайте Рустаму слово дадим.

Р. КУРБАТОВ: У меня несколько наблюдений есть. Первое, по поводу глубинных социологических опросов. У меня есть более серьезное исследование, сам я его провел. Вот. Однажды ехали мы куда-то с нашими старшеклассниками в автобусе, на заднем сиденье я сидел. По-моему, в Орел, куда-то далеко, вот. Я сделал вид, что я, извините, сплю. И я слушал, о чем они говорят. Вот получилось…

К. ЛАРИНА: Вот та моя мечта (смеется).

Р. КУРБАТОВ: Вот получилось такое маленькое антропологическое исследование. Итак, вот список тем, о чем они говорят: ЕГЭ, секс, поступление в институт, выбор профессии, ночной клуб «Бархат», секс, ЕГЭ. Это по поводу… вот они такие. Но они, в общем-то, они хорошие.

Второе, насчет провинциального ребенка. Я в 11-м классе веду такой курс, мы смотрим фильмы. И вот однажды мы так взяли и прямо ушли с уроков смотреть фильм «Географ глобус пропил». Я их спрашиваю: это вообще вот так или не так? Они говорят: да, где-то вот это все есть. А ведь интересно, что в фильме время смещено. Если в книге это 80 – 90-е годы, да, то сейчас там показано, как будто это современность. И это не бросается в глаза. То есть, многими это воспринимается как реальность, которая была и тогда, в 80 – 90-е годы, 90-е скорее, после Перестройки, и сейчас. То есть, вот ситуация, такой зондеркоманд, наверное, к сожалению, так сказать, она есть. Потому что сейчас мы сидим в прекрасной компании, директор элитарной, элитной московской школы, учитель элитной частной школы, и я тут оказался. Вот. И мы, конечно же, говорим о московском молодежи. Наверное, в других городах все не так.

И вот к тому, что сказал Михаил о том, что был тоталитарный режим или не тоталитарный, но вот все-таки в 70-е годы, мне кажется, что школа была, в общем-то, школа строя, школа военного строя и пионерской организации, где, в целом… я не буду говорить про научные формулировки о тоталитаризме, но, в целом, все были достаточно похожи подростки, или должны быть. Ситуацию 90-х годов, да, я охарактеризовал бы как вот это самое зондеркоманд, что мало чем отличается от пионерской организации, мы понимаем. Вот. То, что сейчас – да, это эпоха перемен, мы движемся к некоему буржуазному обществу, к либеральному обществу с другими совершенно ценностями. И самое главное, что можно было бы сказать, мне кажется, о подростках – они просто очень разные, они очень разные. И они свободные. Я специально хотел употребить это слово, понимая, что разные люди разные чувства испытывают по поводу этого слова. Некоторые считают, что это высшая ценность, а некоторые говорят, что это ужас-ужас. Так вот, они свободные, я бы сказал, в обоих смыслах.

К. ЛАРИНА: Ну что же, мы сейчас делаем паузу, слушаем новости, потом возвращаемся в программу «Родительское собрание».

Возвращаясь к этой моей табличке, которую я в качестве затравки вам предложила, я обратила внимание, что в списке ценностей современных подростков слово «патриотизм» вообще отсутствует как класс. Вот здесь как бы 12 пунктов – нету. Здесь есть чуть ниже, вот после первых трех-четырех, есть «независимость» на шестом месте, «внешняя привлекательность». Среди ценностей, да? Есть «социальное признание», есть даже «толерантность», уже, видимо, в современном понимании этого слова. Есть «альтруизм», есть «жизнь в удовольствие» и есть «общественное мнение» на последнем месте. «Патриотизма» нет вообще. А вот в списках ценностей старшего поколения «патриотизм» присутствует, но тоже где-то вот на последних пунктах, на 11-м месте. А следом за ним, на последнем месте, «независимость».

Р. КУРБАТОВ: И «внешняя привлекательность».

К. ЛАРИНА: Вообще нет «внешней привлекательности» никакой. А, нет, есть, на десятом месте «внешняя привлекательность».

М. ШНЕЙДЕР: Ну, это все-таки с допуском вопрос, потому что если бы тогдашних нас спрашивали, может быть, мы что-то другое бы сказали.

Р. КУРБАТОВ: Ну да. Ну, нельзя же подростка спросить напрямую: патриот ты или не патриот? Да? Как проводился этот опрос?

М. ШНЕЙДЕР: Не знаю, можно это все выделить. Ну, на самом деле это совершенно естественно. Во-первых, конечно, картина мира изменилась принципиально. И даже при том, что социальные лифты у нас тоже не очень хорошо работают, в советское время их не было вообще.

Е. ВОЛЖИНА: А комсомольская работа?

М. ШНЕЙДЕР: Ну, да, знаете…

К. ЛАРИНА: Это карьерная лестница, а не социальная.

М. ШНЕЙДЕР: Действительно, даже в Москве существовало некоторое количество так называемых элитных школ, куда обычным детям вход был закрыт. Это абсолютно, так сказать, подтверждает…

К. ЛАРИНА: Такие мажоры там учились в этих школах.

М. ШНЕЙДЕР: Ну, по-разному, как говорится, попадали, но, так или иначе, большинство училось в обычных школах. Они были приличного среднего уровня в большинстве своем, но, конечно, конечно, не везде, опять же. Хорошо если вспоминать советское время, давайте вспомним фильм «Маленькая Вера», где рисуется абсолютно советский социум промышленного города, да? Который, по-моему, назывался Жданов. И вот пожалуйста, а что, чем это, собственно, отличалось? Те же драки, запои, ну, и так далее…

К. ЛАРИНА: Ну, кстати, тоже желание вырваться оттуда, вырваться в Москву, в Питер – куда угодно, да? М. ШНЕЙДЕР: Кстати, как только, как только наделили сельское население паспортами, – мы это знаем из истории, – сельское население рвануло в города, принеся с собой соответствующую сельскую культуру. И вот тогда, собственно, появились уже эти самые молодежные группы, эти, собственно, драки, которые, конечно, не в 60-е, не в 70-е, до войны были драки стенка на стенку, это наш двор, это не наш двор – все это было на самом деле в городах. И это, кстати, общемировая практика, в эпоху индустриализации это, так или иначе, везде происходит.

Проблема в другом: что социальные лифты в советское время, конечно, не работали совершенно, и то меньшинство, которое там пробивалось каким-то образом в райкомы, там, и прочие замечательные учреждения – это было действительно меньшинство, потому что многие просто и не хотели, да? Но что касается сегодняшней ситуации, я все-таки полагаю, что попытки какие-то есть. Ну, например, тот же Единый государственный экзамен, просто статистика показывает, что количество студентов из провинции, будем так говорить, в хорошем смысле слова из провинции, в московских вузах резко увеличилась, да? Более того, как показывает практика, у меня довольно много знакомых ребят-выпускников хороших уже московских университетов, которые приехали из других городов, некоторые у меня просто работают в гимназии, да? Это люди целеустремленные, люди очень трудолюбивые, они понимают, что у них нет другого шанса, как зарабатывать свое место под солнцем честным добросовестным трудом, и это можно приветствовать. И те, кто на них смотрит, я думаю, когда-нибудь и москвичи посмотрят, потому что, в общем, московский подросток в этом смысле находится в неких тепличных все-таки условиях, даже в тех школах, которые, может быть, не считаются замечательными.

Ну, во-первых, еще раз, так или иначе, хотим мы того или нет, следует признать, что в Москве школ приличного уровня стало больше, то есть, шансы получить приличное школьное образование все-таки существуют. Ну, и не будем забывать огромное количество всяких курсов, организаций дополнительного образования государственных и негосударственных, курсов при вузах, где все-таки, так или иначе, так или иначе, доступ к этому образованию можно получить. Ну, я уж не говорю про интернет и прочее.

Ну, и последнее буквально, да? Значит, все-таки не будем, наверное, забывать, что сегодняшняя информационная что ли обеспеченность поколения совершенно другая. Мы все-таки в значительной степени блуждали в потемках, если взять программы по гуманитарным предметам того времени и сегодняшнего, ну, все-таки разница очевидна. И сегодняшний подросток значительно… я бы так сказал: мне кажется, что он значительно более информирован, но вот что касается знаний фундаментальных, здесь существует очень много самых разных групп. Потому что есть дети абсолютно, к сожалению, необразованные, хотя вроде бы учатся в приличных школах, а есть дети, которые читают такую литературу, которая нам просто не снилась.

К. ЛАРИНА: А вот скажите пожалуйста, все-таки, опять же, когда сравниваем с советским поколением, и с нами, и с нашими ровесниками, и с теми, кто был старше или моложе, вот эта вот государственная идеология, которая присутствовала как класс круглые сутки в нашей стране, насколько она какое-то влияние имела на тогдашних подростков, школьников? Мне кажется, что это была как раз одна из характеристик нашего поколения и тех, кто к нам близок – это абсолютная аполитичность. Это все воспринималось как такой некий фон, который никоим образом не связан ни с моим мировоззрением, ни с моими устремлениями и прочее-прочее.

К. ЛАРИНА: И в связи с этим вопрос, сравнение, опять же, с сегодняшним днем. Вот сегодняшнее состояние, да? Политическое устройство общество, официальная жизнь, насколько она входит в жизнь сегодняшнего подростка? Рустам, пожалуйста.

Р. КУРБАТОВ: Я в 70-е годы учился в школе, это был период последних съездов КПСС. И я был, по-моему, единственным идиотом в классе, который верил в коммунизм. Помню, в классе четвертом нас отпустили с уроков смотреть Брежнева на двадцать пятом съезде. Я сел в кресло и я думал, что он что-то скажет о том, что коммунизм будет скоро. И где-то на минуте пятнадцатой-двадцатой я заснул. И после этого я уже в коммунизм не верил. Ну, вот а остальные ученики в классе, они были, видимо, из более таких, так сказать, правильных семей, они ни во что не верили. И поэтому та ситуация, Ксения, о которой вы говорили, что по поводу патриотизма сейчас не сильно кто-то заморачивается – наверное, это то же самое. И что бы там наверху ни делали, будьте спокойны, до подростков это не доходит.

К. ЛАРИНА: Патриотизм нашим подросткам не грозит.

Р. КУРБАТОВ: Абсолютно. Это тот же самый коммунизм, да? Их волнуют совершенно другие проблемы. И мне кажется, что вот интересно было бы сейчас поговорить о том вот, как они сами переживают это время, как они воспринимают взрослых, как взрослые, могут ли понять их, о том вот, о некоем… ну, то, что называется о психологии. Потому что вот социальные лифты, мы разобрали этот вопрос…

К. ЛАРИНА: Но о политике они не говорят? Вот когда вы спали в автобусе…

Р. КУРБАТОВ: О политике – нет, не говорят, не говорят. Ну, да и нормальные взрослые не особенно говорят, разве что на «Эхо Москвы».

К. ЛАРИНА: Леночка.

Е. ВОЛЖИНА: Я очень завидую своим десятиклассникам, их юности, их возможностям, тому, как реализуются их интересы и какие возможности открывает перед ними труд. Они из очень простых семей, они полностью находят свою нишу, если они интересуются литературой, языками, искусством. Мы ездим с ними очень всегда бюджетно, недорого и по европейским странам, и по российским городам. И к вопросу о патриотизме: как любят они эти исторические места, как знают, как останавливаются они перед старыми культовыми зданиями и как многое чувствуют и понимают!

Е. ВОЛЖИНА: Здесь, в России. Даже в отличие от тех, кто там рядом живем. Наши с ними выездные практики на природе, ну, вот здесь рождается ощущение радости и привязанности, потому что даже те, кто уехал на Запад, те приезжают к нам в наши летние лагерные выездки, чтобы еще раз прикоснуться, ощутить. Все в порядке с тем словом, которое…

М. ШНЕЙДЕР: «Патриотизм».

Е. ВОЛЖИНА: … которое таким скомпрометированным словом обозначено сегодня, как «патриотизм». Но все вот эти вот вертикали духовные с прошлым, та самая горизонталь, которая позволяет общаться со своим окружением, так сказать, с нами, со взрослыми, не в конфликтных, не в классовых отношениях, а вот на языке содружества. Я понимаю, что я не объективна, потому что я работаю с хорошими детьми, но они стали такими, потому что мы вкладываемся в них. И мои коллеги тоже вкладываются в тех подростков, которые рядом с ними, и получают от них очень многое. И судят о подростковом сознании по ним. Это правильно. Но нужно еще вот что учитывать: 30 лет тому назад мы были молодыми, и нам были интересны те подростки по другим причинам, нежели сегодня. Они были нам ближе, мы говорили на одном языке, мы прощали им безделье, тусовочность. Мы сами были чуть-чуть такие же, хотя и работали в школе. Меняемся мы, вот почему меняется наш взгляд на поколение сегодняшнее двадцати-тридцатилетней давности. А радость моя состоит в том, что я давно убедилась: количество умных, замечательных, порядочных детей не уменьшает…

К. ЛАРИНА: Ты идеалист просто.

Е. ВОЛЖИНА: Я не идеалист, я такой практик, я такой практик, Ксения, что мне в этом плане можно только позавидовать. Я выпускаю все время большие классы.

Р. КУРБАТОВ: Простите, вот Лена сказала, что она работает с хорошими детьми, я хочу сказать: а я – с очень хорошими. И насчет патриотизма. У меня дети, одиннадцатиклассники, извините, рыдают над фильмом «Баллада о солдате». Представляете?

К. ЛАРИНА: Вы им кино показываете, да? Молодец какой.

Р. КУРБАТОВ: Ну, после этого о чем можно говорить, да? Вот любят родину или не любят? Дальше. Ну, можно несколько вот таких вот сильных историй. Одному одиннадцатикласснику, грешен, за полугодие тройку: не написал рецензию на фильм «Долгая помолвка». Если кто-то помнит, о Первой мировой войне. Вот. Очень умный мальчик. И этим выступлением, этим самым как бы прошу прощения даже. А потом уже, поставив тройку, из косвенных источников я узнал, что Глеб был под таким… он был настолько потрясен от фильма, что он просто не в состоянии был ничего писать. Это действительно, это без вот… это не маска, это очень искренне. На самом деле вот такое время, что они могут быть очень искренние и очень раскованные.

К. ЛАРИНА: Кстати, это тоже отличает, между прочим, от советского поколения…

Р. КУРБАТОВ: Конечно!

К. ЛАРИНА: Вот эта вот абсолютная независимость, свобода мнений, да? Когда… мы-то все были зашоренные.

Е. ВОЛЖИНА: Ирония, замечательная ирония.

Р. КУРБАТОВ: Я веду, простите, у нас маленькая частная школа, я веду уроки в своем маленьком директорском кабинете 14 метров, сидит там 10 человек. Ну, там, кто-то приходит со звонком, кто-то приходит после звонка, мы обсуждаем что-то, говорим. Вот мальчик Ваня из вполне такой интеллигентной семьи, сам очень интеллигентный человек, приходит минут через пять, тихонечко садится где-то там в уголке. У меня такое боковое зрение не сильное, вот. А он еще через 10 минут говорит: а ничего, я тут с чашкой чая пришел к вам? Я вот думаю: боже мой, там, 20-30 лет назад я бы пришел, там, в кабинет директора или просто на урок с этой чашкой, да еще бы сказал… Это совершенно другие дети, они по-другому себя ведут, они по-другому чувствуют, они могут быть очень искренние, они могут быть очень циничные. И, кстати, та молодежь, которая на гастарбайтеров охотится на улице – это ведь то же самое, это же дети. Поэтому, я хотел бы сказать, что не надо, конечно, никого ни ругать, ни умиляться, они очень разные и они очень зависят от той среды, в которой они оказываются.

К. ЛАРИНА: А насколько вот с такими детьми легче находить общий язык?..

К. ЛАРИНА: Мне кажется, если они разные, наоборот, труднее.

Р. КУРБАТОВ: Они очень отзывчивы.

М. ШНЕЙДЕР: Вы знаете, конечно, очень хочется прослезиться, когда все это слышу…

Р. КУРБАТОВ: Да, давайте.

М. ШНЕЙДЕР: … но, общаясь с разными учителями из разных школ, я совершенно другие примеры часто слышу, когда дело доходит, ну, не до вооруженного, конечно, противостояния, но с пониманием бывает по-разному. Значит, вот о поляризации здесь уже сегодня говорилось, это абсолютно точно, у нас общество распалось, там, и на страты, и много еще на что, на социальные группы разные, вот. Если к этому добавить все-таки то обстоятельство, что взрослое население страны за последние 20 с небольшим лет, в общем, переживало разные ситуации, но не раз уже было обмануто в своих, так сказать, надеждах, иногда по собственной инициативе, потому что очень хотелось очаровываться, но, как известно, кто очень быстро очаровывается, тот быстро и разочаровывается. Вот. Но, конечно, и школы существуют разные, и дети совершенно по-разному и воспитываются, и формируются. И, в общем, мне кажется, что на самом-то деле перед сегодняшним подростком очень много всяких сложностей, ждет их, в общем, довольно сложное будущее. Ну, во-первых, просто то, мимо чего пройти нельзя. Значит, мы же все-таки воспитывались в тот период, когда у нас не было землетрясений, катастроф…

К. ЛАРИНА: Землетрясения-то были, да еще какие.

М. ШНЕЙДЕР: Ну, и то не каждый раз сообщали.

Е. ВОЛЖИНА: В Ташкенте.

М. ШНЕЙДЕР: Да, ну, кстати, ведь, например, ашхабадское – вообще о нем никто не узнал, как известно, да? Вот. Значит, но сейчас очень много возникает вопросов, на которые учителя… ну, все-таки дети от учителей по-прежнему ждут каких-то ответов, хоть и говорят, что дети теперь учителей вроде и не очень уважают. Ну, во-первых, это по-разному, как раньше было, так и сейчас. Есть учителя, которых уважают…

К. ЛАРИНА: Вы имеете в в виду, вопросы, связанные с актуальными событиями, да?

М. ШНЕЙДЕР: Огромное количество сегодня вопросов возникает, на которые в семьях, по тем или иным причинам, не отвечают: то ли времени нет, то ли нечего ответить – ну, по-разному бывает. И одна из основных проблем на самом деле, мне кажется, в школах, может быть, где дети учатся, там, более высокого социального происхождения, менее… на самом деле все дети хорошие, вне зависимости от социального происхождения, пола, расы и национальности, да? Так вот, если они попадают в ситуацию, когда взрослый человек может с ними разговаривать на серьезные темы, значит, им повезло и действительно они могут это обсуждать. Причем именно в режиме диалога, да? Ну, как можно пройти мимо терроризма, мимо этнополитических конфликтов, которые не закончатся в ближайшем будущем и, в общем, никто не знает, что с ними делать, да? Не забудем, что раньше у нас официальная доктрина была интернационализм, она, конечно, не всегда себя оправдывала, но в условиях тотального, там, скажем, сыска политического, в общем, люди, просто иногда даже настроенные, скажем, ксенофобски, старались это не произносить. Теперь это считается совершенно естественным, что в семьях обсуждается и что дети носят из семей в разных школах. Ну, в общем, лучше, наверное, было бы об этом не думать, но не думать об этом нельзя.

Проблемы, связанные с их будущим, да? Вот эта вот конкуренция, конкуренция, которую мы возвели в принцип. Сейчас уже говорят о конкуренции детей друг с другом в школах, конкуренции учителей друг с другом. Ну, в общем, рынок, так сказать, который все-таки должен, ну, где-то останавливаться, да? Он у нас охватил в сознании граждан, ну, практически все извилины. И ребенок, в общем, у нас чуть ли не с первого класса уже все время должен с кем-то, там, соревноваться, непонятно по каким критериям. И особенно, особенно это серьезно в условиях, когда действительно жизнь в столичных городах и мегаполисах и жизнь в небольших городах и населенных пунктах – это совершенно разная жизнь. Отсюда в значительной степени вот… да даже, кстати, районы больших городов тоже отличаются друг от друга. И вот если… значит, я бы поэтому все-таки не был бы столь радужно настроен. Я считаю, что отношения с подростками бывают очень разные, не всегда они такие замечательные, как хотелось бы, но есть, пожалуй, только два фактора, которые здесь могут работать. Это взаимное доверие, никогда не надо обманывать. Причем они ведь знают, когда их обманывают, да? Они это все чувствуют прекрасно, так же, как, собственно, любой человек в любом возрасте. И стоит один раз обмануть, в общем, больше верить не будут, да? И второе – это, конечно, совместная деятельность. Совместная деятельность во всех отношениях. Более того…

К. ЛАРИНА: То, что Лена делает.

М. ШНЕЙДЕР: Да. Ну, это многие школы делают, стараются. Количество всяких выездных сессий, лагерей огромное в стране. Это очень хорошо, это говорит о том, что, в принципе, среда образовательная у нас здоровая, с ней можно работать.

К. ЛАРИНА: А вот у меня еще… мало времени остается, но все-таки, опять же, поскольку мы все время сравниваем с собой. Мы про это не говорили, то, что больше всего меня пугает: нет ли этого ощущения возвращения такого вот лицемерного состояния общества? Я имею в виду эту атмосферу не чувствуют, что здесь я могу говорить вот это, а здесь я могу говорить только это?

М. ШНЕЙДЕР: Конечно.

К. ЛАРИНА: Вот это очень важный момент. Потому что мы-то так жили, нам уже не надо было в старших классах объяснять, что можно, что нельзя, мы сами прекрасно это понимали интуитивно. Сегодня, мне кажется, это одна из самых больших опасностей. Потому что это другое поколение, как мы уже про это говорили, и они абсолютно свободные. Но вот с этой свободы они могут попасть вот в такие тяжелые ситуации…

М. ШНЕЙДЕР: Знаете, я, кстати, не уверен, что они абсолютно свободные. Я не очень понимаю, в чем вот эта абсолютная свобода. Что они могут читать книжки практически?..

К. ЛАРИНА: Они могут спорить с учителем.

М. ШНЕЙДЕР: Они могут спорить, да, они могут…

Р. КУРБАТОВ: Знаете, где-то – да, а где-то – и нет…

Е. ВОЛЖИНА: Есть понятие «психологическая свобода»…

М. ШНЕЙДЕР: А спорить с человеком, который проверяет часть С в ЕГЭ по гуманитарным предметам…

Е. ВОЛЖИНА: … интеллектуальная свобода. А чувства свободы как не было, так и нет.

Р. КУРБАТОВ: Нет, конечно, они значительно свободнее.

М. ШНЕЙДЕР: Конечно, значительно свободнее.

Р. КУРБАТОВ: Они мне могут как учителю сказать: Рустам Иванович, вы нам уже надоели со своими уроками. То есть, я не могу себе представить ситуацию такую 20 лет назад.

Е. ВОЛЖИНА: А я вам скажу такую осторожную правду. Дети, с которыми мы имеем дело, не делают политической карьеры, не вступают в партии…

К. ЛАРИНА: То есть, они вообще не реагируют на это? Это параллельная жизнь?

Е. ВОЛЖИНА: Абсолютно параллельная жизнь.

К. ЛАРИНА: Ну, а как же вот то, о чем говорил Михаил? Е. ВОЛЖИНА: Они очень…

М. ШНЕЙДЕР: Большинство идет на факультеты госуправления, почему…

К. ЛАРИНА: Теракты… Лен, я про это спрашиваю, про живую, страшную живую жизнь, которая их окружает: теракты, смерти, смерть детей, не знаю, вот те же самые законы, которые принимает Государственная Дума. Это обсуждение в обществе вот всех этих табуированных вещей, которые по телевизору не обсуждаются.

Е. ВОЛЖИНА: Ксения…

К. ЛАРИНА: Для них это имеет какое-то значение?

Е. ВОЛЖИНА: … такое же участие, как мы с вами. Мы об этом говорим, вы – через микрофон в своей студии, я – на уроке. Но при этом есть параллельная вторая наша жизнь, вполне профессиональная, понимаете?

Р. КУРБАТОВ: И их политические оценки, на мой взгляд, вполне здравые. Я понимаю, что это мнение во многом родителей, но то, что они говорят о политической обстановке в стране – я считаю, что это уровень «Эхо Москвы». То есть, это достаточно откровенно и свободно. Еще я хотел бы сказать, я понимаю, что времени совсем уже нет, но вещь, которая для меня кажется главной. То, что если мы хотим, чтобы действительно подростки были другими, школа должна быть другой для них. Та школа, которую мы имеем сейчас, она очень отсталая, она даже не советская.

К. ЛАРИНА: Вы имеете в виду такую общую модель, да?

Р. КУРБАТОВ: Да, структура школы. Я понимаю, что не время сейчас…

К. ЛАРИНА: Это важно, насколько вообще соответствует…

Р. КУРБАТОВ: … но хотя бы один пункт. Программа школы должна быть повернута именно к интересам и к каким-то потребностям молодых людей, они должны говорить, обсуждать, думать о том, что их реально интересует в жизни, а не о каких-то там министерских программах. И вот это один из важных очень пунктов. Там есть, конечно, еще и другие. Поэтому, мы, взрослые, во многом мы, конечно же, в ответе. В каком смысле? Что все те вот сложности и негативные стороны, которые мы видим в наших подростках – это отражение в кривом и в увеличенном зеркале всех наших недоговоренностей и неясностей, будь это отношение, например, к мигрантам, да? То, что говорят взрослые в газетах, дети делают на улице. Взрослый «Космополитаен», например, журнал каким-то образом, там, превращается в детский «OOPS» и всю эту гламурную жизнь. То есть, мы понимаем, что взрослые сериалы, так сказать, (неразб.) какие-то там непотребные фильмы. То есть, это все просто, так сказать, увеличение того, тех наших взрослых проблем, которое вызвано тем, что в обществе очень много еще вопросов не решено.

К. ЛАРИНА: Давайте я буду подводить итоги. Что я написала себе по поводу характеристики поколения, то, что объединяет всех этих разных детей. Если что-то добавите или что-то, может быть, я не так поняла, вы мне скажите. Прагматизм, индивидуализм, стремление к самореализации, информированность, ирония, стремление к свободе.

М. ШНЕЙДЕР: Я бы еще сказал, стремление к безопасности и комфорту, широко понимаемому.

Е. ВОЛЖИНА: Перфекционизм. То, чем они занимаются, они достигают удивительных степеней. И нам это и не снилось в наши годы. И по поводу интонаций идеалистических. Мне кажется, что в педагогике очень не конструктивная вещь сарказм. Мне кажется, лучше быть идеалистами, потому что все равно мы сталкиваемся с жизнью и ей противостоим. И они должны от нас получать какую-то такую вот идеальную программу того, что есть в жизни, отношения, которые они по мере возраста и опыта будут корректировать.

К. ЛАРИНА: А вот скажите, все-таки в большинстве своем, если так можно, конечно, говорить, они свое будущее в жизни видят здесь или все-таки за пределами России?

М. ШНЕЙДЕР: Кто как. Во-первых, не все об этом могут даже думать, да? Е. ВОЛЖИНА: Очень многие здесь…

М. ШНЕЙДЕР: Это тоже по социальным некоторым признакам отличается, да? Но понятно, что дети из регионов в значительной степени, если там нет хорошего высшего образования… сейчас появились хорошие университеты или, там, они развиваются во многих городах. Но, тем не менее, да, это скорее сначала в Москву, Питер, даже скорее в Москву, а потом уже смотрят. Я думаю, что…

Р. КУРБАТОВ: Дети из деревни хотят уехать в город, из города – в Москву…

М. ШНЕЙДЕР: Я думаю, что стремление к самореализации у них абсолютно здоровое, такое же, как было, наверное, и у нас, просто возможности другие.

М. ШНЕЙДЕР: Они, я думаю… я вообще не стал бы сравнивать поколения, лучше – хуже, мне кажется, это далеко заведем. Они должны просто пойти, наверное, дальше предыдущего поколения.

К. ЛАРИНА: Дальше нас. Значит, Михаил Шнейдер говорит, они дальше пойдут.

Р. КУРБАТОВ: По-моему, мы все-таки лучше.

К. ЛАРИНА: А Рустам говорит, мы лучше.

Р. КУРБАТОВ: Я бы не стал говорить, что все дети лучше. Мне кажется, что это тоже некая крайность, вот так себя сильно унижать и говорить, что дети достигли какой-то истины.

Е. ВОЛЖИНА: Нет, это не унижение…

Р. КУРБАТОВ: Мне кажется, одна из главных проблем в том, что вот взрослые… то есть, ну, кто такие 16-летние дети? Это те дети, которые родились у родителей эпохи Перестройки, 40 – 50-летних, да? То есть, наше поколение – это те самые люди, которые, наверное, больше всего вот как-то в эпоху Перестройки, может быть, сомневались, все подвергали сомнению и так далее. И поэтому мне кажется, что все-таки самое главное, что мы должны вот для детей дать – это пример какой-то, так сказать, устойчивости и определенности.

Е. ВОЛЖИНА: И честного отношения…

М. ШНЕЙДЕР: Именно этого на самом деле подросткам и нужно. А если взрослые ничего не понимают, то…

К. ЛАРИНА: Резюмирует наш слушатель: «Эти люди учат наших детей!»

Источник: Родительское собрание